Том 5. Проза, рассказы, сверхповести - Страница 1


К оглавлению

1

Приносим глубокую благодарность В. П. Григорьеву, Вяч. Вс. Иванову, М. С. Киктеву, А. А. Мамаеву, М. П. Митуричу-Хлебникову, В. В. Полякову, В. В. Сергиенко, С. В. Старкиной, Н. С. Шефтелевич, а также всем сотрудникам рукописных и книжных фондов ГММ, ИМЛИ, РГАЛИ, РНБ, оказавшим помощь в подготовке настоящего тома ценными материалами и благожелательным содействием.



В. Е. Татлин. Портрет Велимира Хлебникова. 1938

Стихотворения в прозе

«Со спутанной головой…»

Со спутанной головой, руки опустив, некто заушения ждет на краю скалы серебряной в тумане.

Сине-черная тьма вьется причудливо, в складки ложась, либо струями звонкими синими падает отвесно вниз, где пропасть виднеется.

С опущенными руками заушения ждет.

Изогнувшись, два мака в очи глядят вам.

Красные-черно, запекшейся крови, на ножках узорных, на поле мерцающем синем. Синим зраком, там, где туманная пропасть. Ало-черной запекшейся крови, на поле мерцающем синем.

В очи глядят вам упорно, насмешливо, страстно и беззвучно дрожат их губы, колеблемые смехом.

Тонкие губы дрожат: миг – и все потрясет хохот безумный, веселый.

Либо в складки легла, либо, звеня синими струями, падает вниз по отвесному камню и замолкает, слабея, внизу, где пропасть туманная стелется. Либо синими ручьями звенят, падая вниз.

Очи подымет тогда василек у ног их лежащий, долго будет глядеть.

Ножки узорные.

– Вам непонятно? – гневно я крикну.

Красный след зачерти от угла до угла.

Но слаба, холодна страница, возьми красный след, зачерти страницу, и пусть от него веет страданием, хохотом, ужасом диким, призраками, что грезятся там, где кровью полита земля.


4. VIII.1905

«Была тьма…»

Была тьма, была такая черная тьма, что она переставала казаться тьмой и представлялась вся слитой из синих, зеленых и красных огней.

И в этой тьме ползали чьи-то невзрачные, липкие, неотличимые от земли существа, чьи-то незаметные, скучные, тихие жизни. Но эти существа не замечали скуки жизни. Чего-то им недоставало, чего-то им нехватало, к чему-то они порывались, но они не знали, что это жизнь скучна, что это скука – жизнью подымается в них порой и жадно и долго дышит, как чахоточный, и падает, схватившись за впалую грудь. И жили они долго и скучно, долго, очень долго, но скучно, липко ползая во тьме.

И в той же тьме был один святлячок, и он подумал: «Что лучше: долго, долго ползать во тьме и жизни неслышной или же раз загореться белым огнем, пролететь белой искрой, белой песней пропеть о жизни другой, не черного мрака, а игры и потоков белого света». И больше не думал, но обвязал смолой и пухом ивы тонкие крылья и, воспламененный и подгоняемый бушующим огнем, жалкий и маленький, пролетел белой искрой в черной тьме и упал с опаленными крылышками и ножками, непуганный, умирающий.

И черная тьма призраками давила светлячка, лежащего в бреду, с воспаленным воображением, в последние тревожные мгновения.

Но свет мелькнул. И прозрели существа во тьме, неслышно и липко ползающие по земле: с лебединой силой проснулась тоска по свету.

Когда же после тьмы наступил день, тогда в потоках солнечного света кружилось много существ. То кружились они, познавшие свет.

Трупик же светлячка был засыпан цветами.


<1905>

Песнь мраков

Мрак и мрак, мы тянем друг друга за руки, упираясь в ноги и откинув головы на худых шеях.

Мрак и мрак, мы напрягаем мышцы худых и длинных тел и растягиваем в длительном томлении связки рук.

Мрак и мрак, нас двое с упавшими низко волосами.

Леса ощущений в смутном мраке. Шорохи темных и смутных чувствований. Темный лес. Светает. Могучий короткий клич. О, солнце озарения! Из-за темного смутного леса показывается большой и скорбный орел и могучим полетом устремляется вперед, с всяким мгновением, туманным и огромным утром, становясь больше и яснее. Вот он опускает крылья и садится на дерево.

Он вытягивает шею и три раза издает клич холодный и могучий:

– Это я. Мысль. Я пришла к решению и сложила крылья.

В густом мраке:

– Я и он завтра умрем.

Призыв издали:

– Явитесь, нежность, трогательная дружба.

В густом мраке:

– Во мраке здесь двое юношей решили умереть с другими за благо многих. О, плачьте, плачьте слезами радости!

Из мрака:

– Я и он – умрем.

(Надежда, чьи движения робки и прелестны, подлетает и садится на ветку молчания, где неподвижно сидит с просящими глазами; после отлетает, оставив нагой ветку молчания. И после снова боязливо прилетает и садится на ветку и смотрит просящими глазами. И так молчаливо улетает.)


<1905–1906>

Юноша Я – Мир

Я клетка волоса или ума большого человека, которому имя – Россия.

Разве я не горд этим?

Он дышит, этот человек, и смотрит, он шевелит своими костями, когда толпы мне подобных кричат «долой» или «ура». Старый Рим, как муж, наклонился над смутной темной женственностью Севера и кинул свои семена в молодое женственное тело.

Разве я виноват, что во мне костяк римлянина?

Побеждать, завое<вы>вать, владеть и подчиняться – вот завет моей старой крови.


<1907>

Простая повесть

Небозобый гуллит, воркует голубь.

У дальних качелей, как вечер, морщинится, струится платье.

Даокий проходит по полю у тополя юноша.

Ноги, как дни и ночь суток, меняют свое положение.

Вечер вспыхнул; без ночи возникли утра поднятых рук. Его ресницы – как время зимы, из которой вынуты все дни, и остались одни длинные ночи – черные.

1